Рудольф Штейнер

Из GA 117

СИМВОЛ РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ЕЛКИ

Берлин, 21 декабря 1909 г.

В день, который отмечен для нас праздником Рождества, нам следует, может быть, несколько изменить наши традиции, отвлечься от искания познания и истины и вместо этого углубиться в тот мир чувств и ощущений, который должен быть разбужен светом, исходящим из духовной науки.

Этот праздник, который опять приближается теперь и в который так много людей чувствует себя осчастливленными в лучшем смысле слова, еще не является слишком древним праздником в том смысле, в каком это понимается нашим духовнонаучным мировоззрением. То, что называется христианским Рождеством, появилось не тотчас, как только христианство вошло в мир. У первых христиан еще не было такого праздника Рождества. Они не праздновали рождения Христа Иисуса. И прошло почти триста лет, прежде чем в христианском мире был отпразднован праздник рождения Христа Иисуса.

В первые столетия, когда христианство распространялось по свету, в душах тех, кто чувствовал Импульс Христа, жили чувства и ощущения, следуя которым эти люди удалялись от царившей в то время внешней жизни, насажденной в древние времена и ставшей тем, чем она стала ко времени появления Импульса Христа. Ибо в душах первых христиан вставало смутное предчувствие, что они должны дать возникнуть из себя импульсу переустройства земных вещей, импульсу такого переустройства земных вещей, которое в противоположность всему прежнему будет проникнуто новыми ощущениями, новыми чувствами, но прежде всего новой надеждой и новой верой в развитие человечества. И то, что тогда должно было появиться на горизонте великого мирового бытия, должно было подобно духовному зачатку взять свой отправной пункт, можно сказать, буквально в глубинах Земли (im Innern der Erde).

Мы уже часто мысленно переносились в римские катакомбы, где, отрешившись от тогдашней жизни, первые христиане праздновали праздники своих сердец и праздники своих душ. Мы мысленно переносились в эти места молитвы. Там праздновались вначале не праздники рождения: самое большее это были еженедельные воскресные празднования, чтобы каждую неделю вспоминать о великом событии Голгофы. И, кроме того, в первые столетия праздновалась еще память тех умерших, которые с особым воодушевлением, с глубоким чувством говорили об этом событии Голгофы и которые столь значительно включились в ход развития человечества, что подвергались преследованиям со стороны одряхлевшего мира. Годовщины смерти мучеников первые христиане праздновали как дни рождения человечества, так как эти мученики вступили в духовную жизнь.

Не существовало тогда еще и праздника Рождества Христова. Но именно возникновение этого праздника может нам показать, что мы еще и сегодня имеем полное право говорить, что христианство не вдруг появилось с той или иной догмой, с тем или иным учреждением и эти догмы и учреждения должны лишь передаваться с тех пор из поколения в поколение, но имеем право сослаться на изречение Христа о том, что Он с нами, что Он во все дни наполняет нас своим Духом. Чувствуя же себя исполненными этим Духом, мы можем считать себя призванными к постоянному и никогда не прерывающемуся развитию христианского Духа. И именно антропософским духовным развитием мы призваны продолжать не мертвое, застывшее христианство, а развивать для будущего христианство все обновляющееся, порождающее из себя самого все новую мудрость и познание. Мы никогда не говорим о когда-то бывшем Христе, но всегда только о вечно живом. И о вечно живом, о вечно действующем Христе, о работающем в нас Христе мы можем вспоминать в особенности тогда, когда мы говорим о празднике рождения Христа Иисуса.

Христиане уже в первые столетия чувствовали, что они могут вносить нечто новое в организм христианского развития, что они могут добавлять к нему то, что действительно притекает к ним из Духа Христова. Так, праздник Рождества был установлен лишь в четвертом христианском столетии. Можно говорить, что в 354 году в Риме было отпраздновано первое христианское Рождество. И мы, в частности, обнаруживаем, что во время менее критическое, нежели наше, исповедовавшие христианство были по-настоящему проникнуты предощущением того, что они должны снимать все новые плоды с великого древа христианской жизни. Поэтому, быть может, мы смеем вспомнить о внешнем символе Рождества, символе рождественского дерева, который стоит здесь перед нами, который в ближайшие дни будет иметь перед собой множество людей и который в его особом значении духовная наука призвана все глубже запечатлевать в сердцах и душах людей.

Держась именно за этот внешний символ, мы могли бы прийти в противоречие с развитием, протекающим во времени. Было бы заблуждением думать, будто этот символ древний. Ведь у современного человека легко могло бы возникнуть убеждение, что поэтическая елка рождественской ночи является древним учреждением. Существует картина, изображающая елку в семье Лютера. Эта картина, написанная, естественно, только в XIX веке, изображает нечто совершенно ложное, так как на широких просторах немецких земель, как и в других областях Европы, во времена Лютера еще не существовало таких рождественских елок. Это — более поздний символ. Но, быть может, именно это рождественское дерево являет нам нечто весьма примечательное. Не могли ли бы мы также сказать, что рождественская елка является сегодня чем-то, что могло бы восприниматься как предвестие будущего в том смысле, что, может быть, постепенно, но все больше и больше в этой рождественской елке станут видеть образ чего-то необычайно значительного и великого? Тогда мы обратим наши взоры на эту рождественскую елку, уже не предаваясь иллюзии насчет ее исторического возраста, но при этом вызывая в воспоминании то, что уже часто вставало перед душой, так называемую Святую легенду. Она рассказывает следующее.

Когда Адам был изгнан из рая — легенда рассказывает об этом по-разному, мы воспроизведем ее возможно короче,— он взял с собой три семени от древа жизни, от которого люди не смели вкушать, вкусив от древа познания добра и зла. Когда же Адам умер, Сиф взял эти три семени и опустил их в могилу Адама, и из могилы Адама выросло дерево. Из древесины этого дерева — говорит легенда — были сделаны разные вещи: Моисей сделал из этого дерева свой жезл, а позднее от этого дерева была взята древесина для Креста на Голгофе.

Столь значительным образом легенда напоминает нам о том райском древе, которое было вторым: люди вкусили от древа познания, но у них была отнята возможность вкушать от древа жизни. Однако в сердцах людей осталась навеки тоска, стремление к этому древу. Изгнанные из духовных миров, подразумеваемых под образом рая, во внешний мир явлений, люди чувствовали в своих сердцах стремление к этому древу жизни. Чего они не смели иметь без своей заслуги, без проделанного развития, они должны были добиваться, постепенно, с помощью познания приобретая заслуги, становясь посредством работы на физическом плане зрелыми и способными принимать плоды древа жизни.

Три семени представляют для нас тоску по плодам с древа жизни. Легенда рассказывает нам, что в древе Креста содержалось то, что происходило от древа жизни. И в течение всего развития [христианства] существовало сознание того, что сухое древо Креста все-таки содержит зачаток новой духовной жизни, что из него произрастет то, что люди — если они правильно воспользуются этим — смогут соединить со своей душой как плод древа жизни, плод, дающий им бессмертие в истинном смысле слова, возжигающий свет души и озаряющим душу так, что из темных глубин физического мира она найдет путь в светлые выси духовного бытия и почувствует себя там причастной к бессмертной жизни.

Не предаваясь иллюзиям, мы можем — хотя и не как историки, но как чувствующие люди — почувствовать в стоящей перед нами рождественской елке нечто вроде символа того света, который взойдет в глубинах нашей души, чтобы завоевать нам бессмертие в духовном бытии. Мы смотрим в глубину души и благодаря антропософскому духовному течению чувствуем себя проникнутыми той силой, которая позволяет нам взирать в духовный мир. Затем мы смотрим на такой внешний символ, как стоящая перед нами елка, и можем сказать себе: "Пусть она будет для нас символом того, что будет светить и гореть в наших душах, чтобы вознести нас в духовный мир!" Это дерево тоже происходит как бы из темных глубин. Порицать такой неисторический подход, как только что отмеченный, могут только те люди, которые не знают, что то, внешние основания чего не доступны физическому познанию, тем не менее обладает глубокими духовными основаниями. Пусть от внешнего взгляда ускользает, каким образом это рождественское дерево проникает во внешнюю человеческую жизнь. В относительно короткое время оно как счастливый обычай вошло в общий мировой обиход. Пусть это внешне ускользает от взгляда, но кто знает, что все внешние события — это отпечатки хода духовного развития, тот должен чувствовать, что на внешнем физическом плане, должно быть, существовало особое глубокое основание для появления рождественской елки, что рождественская елка явилась словно под влиянием глубокого духовного импульса, который незримо ведет людей и который, быть может, незаметно инспирировал отдельные особенно чувствительные души, чтобы в прекрасной рождественской елке выразить внешне тот внутренний свет, что должен сиять в мире. А когда такое знание поднимется до мудрости, тогда это дерево может стать по нашей воле символом наивысшего.

Если антропософия - это мудрость, то она может быть деятельной мудростью и мудро пронизывать собой, то есть покрывать позолотой, внешние впечатления и внешние обычаи. Так, постепенно охватывая сердца и души людей настоящего и будущего, согревая и проясняя их, антропософия, быть может, сумеет позолотить и ставший столь материалистическим внешний обычай рождественской елки, сумеет пронизать его своей мудростью и сделать его величайшим символом после того, как он в ходе самых последних времен словно из темных глубин души вошел в земную жизнь. Если же мы проникнем, может быть, несколько глубже и предположим, что глубокое духовное руководство вносило свои импульсы в человеческие сердца, то совсем не лишенным основания окажется для нас то, что люди в глубоких ощущениях проживают у горящего огнями дерева мысли, внушенные им духовным водительством.

В различных странах Европы был старый обычай: в недели, предшествующие Рождеству, люди искали побеги разных деревьев, разных кустов, и брали большей частью лиственные растения, которые могли распуститься или хотя бы дать побег в Святую ночь. Когда же на Рождество в комнате стояли заботливо собранные побеги или ветви деревьев и в ночь глубочайшего солнцестояния с помощью искусственных мер раскрывали свои почки, во многих душах появлялось что-то вроде предчувствия непобедимой жизни, той жизни, что будет победительницей всякой смерти. Однако сама рождественская елка моложе. Где нам надлежит искать раньше всего обычай рождественской елки?

Мы знаем те проникновенные речи, которые произносили наши немецкие мистики, особенно Иоганн Таулер, действовавший в Эльзасе. Кто испытает воздействие проповедей Иоганна Таулера с их глубокой искренностью, с их бесконечной задушевностью, тот скажет себе, что в то время, когда Таулер стремился к углублению и одухотворению христианства, его введению в глубины сердца, в Эльзасе жил совершенно особый дух, всюду искавший душу, исполненную Мистерией Голгофы. Когда Таулер произносил в Страсбурге свои проповеди, его проникновенные, пламенные слова погружались глубоко в души людей, и в них порой расцветало немало оставленных ими впечатлений. Немало впечатлений возникло и от того, что Иоганн Таулер говорил в своих чудесных рождественских проповедях. "Три раза, — говорил он, — для людей рождается Бог: сначала, когда Он происходит от Отца, от великой Вселенной; затем, когда Он сошел к людям и облекся в человеческие оболочки, и в третий раз Христос рождается в каждой человеческой душе, которая находит в себе самой возможность соединить с собой то, что является премудростью Божией (Gottesweisheit), и родить в себе высшего человека".

Глубочайшую мудрость высказывал во всевозможных чудесных, торжественных выражениях Иоганн Таулер в области Страсбурга и особенно на Рождество. Именно такая глубокая мудрость и могла погружаться в души, оставаться в них и оказывать свое последующее действие. Чувства тоже имеют свои традиции. Из одного столетия в другое могло продолжать действовать то, что было тогда погружено в души; как все настоящие, проникнутые духом чувства, оно просилось в глаза и руки и внушало глазу потребность увидеть также и во внешнем символе воскресение, рождение человеческого духовного света. Может быть для материалистического мышления это всего лишь прекрасная случайность, но для того, кто знает, каким образом во всем физическом действует духовное водительство, это более, чем просто случай, когда мы слышим, что первые сведения о рождественском дереве, стоявшем в немецком доме, приходят из Эльзаса и именно из Страсбурга. Мы имеем под 1642 годом наиболее раннее сообщение о том, что такое рождественское дерево стояло в одном доме на радость тем, кто в облике чувственного явления хотел видеть свет, который в нас самих должен проснуться от принятия духовной мудрости.

Насколько плохо была принята немецкая мистика тем христианством, которое прилепляется к внешним догмам, мы видим на примере Мейстера Экхарта, великого предшественника Иоганна Таулера. Он был объявлен еретиком после смерти, так как это забыли сделать при его жизни. Да и пламенные речи Иоганна Таулера, исходившие из сердца, по-настоящему преисполненного Христом, тоже нашли мало признания. Каким образом это не верующее в настоящий дух внешнее христианство относилось к углублению христианства Мейстером Экхартом, Иоганном Таулером и другими, мы видим из того, что первая весть о рождественской елке дошла до нас от противника Духа. Он счел это детской игрой. Люди, мол, лучше бы шли туда, где преподается истинное учение.

Медленно распространялся поначалу обычай рождественской елки. Мы видим, что он появляется в Средней Германии около середины XVIII века, но и там лишь в отдельных местностях. И только в XIX веке рождественская елка становится все более частым духовным украшением Рождества, новым символом того, что жило на протяжении столетий. У тех, кто мог чувствовать все эти вещи не в блеске христианства на словах, а в блистании подлинно духовного христианства, у них рождественская елка всегда вызывала прекрасные человеческие чувства. И вы без лишних слов уверитесь, что рождественская елка столь молода, если припомните, что величайшие немецкие поэты не написали ни одного стихотворения о рождественской елке. Ведь если бы она была уже ранее, то, наверное, Клопшток поэтически дал бы знать о таком символе. Поэтому пусть и для нас эта рождественская елка будет залогом того, что символы высшего и величайшего могут воскресать вновь. И в особенности эти символы могут всплывать перед душой у нас, если мы чувствуем духовную истину пробуждения я в душе человека, того я, которое чувствует духовные узы, тянущиеся от души к душе, и чувствует их особенно тогда, когда благородные люди действуют вместе.

Упомянем лишь один пример, из которого мы увидим, как свет рождественского древа воссиял в душе одного великого предводителя человечества. В 1821 году Гете, - с которым мы ранее уже часто встречались, рассматривая в свете антропософии духовную жизнь, - определенно почувствовал, заканчивая своего "Фауста", что единственно возможными для выявления его поэтических намерений были бы христианские символы. И он столь же определенно почувствовал, что христианство должно соединять души благороднейшими узами, что оно должно учреждать те узы братской любви, которые связаны не с кровью, а с душой, которые примыкают к духу.

Мы почувствуем, что еще заключено в христианстве как импульс, если подумаем о конце Евангелий. С Креста Голгофы Христос Иисус видит мать, видит сына, и в этот момент Он учреждает ту общность, которая создавалась до тех пор только кровью. Прежде сын давался матери, мать давалась сыну только через кровь. Христианством не отменяются кровные связи. Кровные связи должны оставаться, но должны добавиться духовные узы, которые осветят кровные связи духовным светом. Поэтому Христос Иисус сказал с Креста: "Жена, вот сын твой!". И ученику: "Вот матерь твоя!". То, что ранее устанавливали только кровные узы, устанавливается с Креста духовной связью.

Там, где дух живет в благородном духовном содружестве, там и Гете всегда чувствовал побуждение обратить взгляд к подлинному христианскому духу. Для него это выливалось также в потребность дать этому христианскому духу дойти от сердца до глаз. В 1821 году у него был для этого особый повод.

Люди того княжества, которому Гете посвятил столько своих сил, объединили свои усилия, чтобы основать высшую гражданскую школу. Это был как бы подарок князю от Веймара. Гете решил, что этот маленький импульс духовного прогресса лучше всего отпраздновать, созвав некоторое число людей в канун Рождества и отметив этот духовный прогресс стихами, которые они могли написать сообразно их умению. Затем он собрал эти вышедшие из народа стихотворения, сам написал к ним поэтическое предисловие, а передать эту книжечку князю Карлу Августу должен был под елкой будущий великий герцог Карл Александр, который был тогда трехлетним мальчиком. Ибо рождественская елка уже была постоянным символом в 1821 году. Этим маленьким действием Гете показал, что в чувстве и ощущении рождественская елка является для него символом духовного движения вперед в малом и великом. А в поэтическом предисловии, которым он снабдил эту маленькую книжечку, находящуюся еще и сегодня в Веймарской библиотеке, Гете воспел символ рождественской елки в следующих словах:

Baume leuchtend, Baume blendend,

Überall das Süße spendend,

In dem Glänze sich bewegend,

Alt- und junges Herz erregend —

Solch ein Fest ist uns bescheret,

Mancher Gaben Schmuck verehret;

Staunend schaun wir auf und nieder,

Hin und her und immer wieder.

Aber, Fürst, wenn dir's begegnet

Und ein Abend so dich segnet,

Daß als Lichter, daß als Flammen

Vor dir glänzten allzusammen

Alles, was du ausgerichtet,

Alle, die sich dir verpflichtet:

Mit erhöhten Geistesblicken

Fühltest herrliches Entzücken.

Деревья, ярко сияющие, ослепляющие глаз,

Раздающие сласти,

Колышащисся при свечах,

Празднично настраивая сердца старых и молодых

Такой праздник нам подарен,

Нам поднесены драгоценные дары;

В восхищении смотрим мы вверх и вниз,

То туда, то сюда, снова и снова.

А ты, князь,

Когда придет вечер,

Который станет благословением для тебя,

Когда в свете огнен заиграет вес,

Что ты совершил, и засияют глаза всех

Обязанных благодарностью тебе,

Ты, возвысив духовный взор,

Почувствуешь радостный подъем.

Это стихотворение нашего Гете мы можем причислить к первым стихотворениям о Рождестве.

Когда мы в области духовной науки говорим о символах, мы можем говорить также и о том, что образы, как бы бессознательно или подсознательно встающие в душах людей и вступающие в поток времени, могут быть позолочены, то есть одеты мудростью.

Итак, мы видим, что христианское Рождество возникло только в IV веке; мы видим, что тогда оно было впервые отпраздновано в Риме. И опять-таки почти как веление судьбы приходится воспринимать то, что в областях Средней и Северной Европы праздник Рождества совмещается — но не на внешний материалистический лад, а благодаря таинственному стечению обстоятельств — с древним праздником, когда издревле праздновался в момент самого глубокого стояния солнца, праздник зимнего Солнца. Не следует думать, будто в Средней и Северной Европе праздник Рождества был отнесен ко времени этого праздника, так как старый праздник хотели превратить в праздник Рождества, чтобы, так сказать, умиротворить народы. Праздник Рождества вышел из христианства, и именно благодаря принятию праздника Рождества в северных областях обнаружилось глубокое внутреннее сродство этих народов и их символов с христианством. В то время как, например, в Армении праздник Рождества совсем не был принят, и даже в Палестине христиане еще долго отрицательно относились к нему, в Европе он быстро вошел в обычай.

Попытаемся путем антропософского рассмотрения правильно понять праздник Рождества, чтобы затем составить понятие о символе рождественского дерева. Когда мы на протяжении года бываем здесь вместе, мы открываем душу тем словам из духовных источников, которые не должны оставаться просто словами, но должны стать силой, которые должны действовать все больше и больше в нашей душе, чтобы душа могла стать гражданином Вечности. Мы собирались здесь целый год, чтобы в этом помещении раздавались на разные лады эти слова, звучал этот Логос о том, что Христос всегда с нами и что, когда мы вместе, Дух Христов действует среди нас и наши слова проникаются Духом Христовым. Только тогда, когда мы высказываемся об этих вещах, сознавая, что слово — это крылатый носитель Откровений, которые Дух дает человечеству, только тогда мы открываем наши души тому, чем является слово Духа. Но мы знаем, что слово Духа не охватывается нами полностью, не может быть для нас всем, чем оно должно быть, если мы воспринимаем его в качестве познания просто во внешней абстрактной форме. Мы знаем, что быть тем, чем оно должно быть, оно может только тогда, когда оно рождает то внутреннее тепло, благодаря которому душа расширяется, чувствует себя расширенной внутренним теплом и, наконец, излитой во все явления мирового бытия, учится чувствовать себя единой с Духом, который разлит во всех этих явлениях.

Если мы чувствуем, что в нас должно стать силой, должно стать жизнью то духовное слово, которое достигает нашего слуха, когда мы — если время настало - ставим перед собой символ, который взывает, укрепляя нас: "Дай возникнуть в тебе новому, духовному человеку, тому, что может зажечь теплом, озарить светом слово, идущее к нам из духовных источников, из духовных глубин", то мы почувствуем также значение того, что звучит для нас как духовное слово. Почувствуем же со всей серьезностью в такую минуту, как нынешняя, сколько такого душевного света и такого душевного тепла может принести нам духовная наука. Почувствуем это примерно следующим образом.

Посмотрим на современный материалистический мир с его суетой, на людей, куда-то спешащих и несущихся с утра и до вечера, судящих обо всем с точки зрения материальной пользы, по меркам внешнего физического плана, и даже не подозревающих, что позади всего живет и творит Дух. Люди засыпают вечером, не ведая ни о чем ином, кроме того, что будут в бессознательном состоянии, а утром опять пробудятся в сознании физического плана. Ничего не предчувствуя, человек засыпает после дневной спешки и труда и не выясняет для себя смысла жизни.

Если человек, стремящийся к спиритуальному познанию, принял слова Духа, он знает нечто, являющееся не просто теорией и учением. Он знает нечто, дающее ему душевный свет и душевное тепло. Он знает: если бы днем ты получал только представления, относящиеся к физической жизни, тогда бы ты иссох; вся твоя жизнь была бы пустой, умерло бы все, чего ты достигаешь, обладая лишь представлениями физического плана. Когда вечером ты отходишь ко сну, ты вступаешь в мир Духа, погружаешься всеми своими душевными силами в мир высших духовных существ, до которых ты должен дорасти во всем твоем бытии. А утром, просыпаясь, ты приходишь из духовных миров вновь укрепленный и на все, что ты получаешь с физического плана, ты сознательно или бессознательно изливаешь божественно-духовную жизнь. С каждым утром ты сам омолаживаешь все преходящее в твоей жизни.

Если мы превращаем слова Духа в чувство, которое мы можем испытывать каждый вечер: "Я перехожу не просто в бессознательное состояние, но погружаюсь в мир, где живут существа вечного, к которым должно принадлежать н мое собственное существо. Я засыпаю с чувством, что я иду в духовный мир, а просыпаюсь с чувством, что исхожу из Духа",— тогда мы пронизываем себя чувством, в которое должны обратиться слова Духа, воспринимаемые нами здесь день ото дня, из недели в неделю в жизни, посвященной спиритуальному познанию. Тогда Дух в нас становится жизнью, тогда мы просыпаемся и засыпаем иначе.

Если мы чувствуем себя соединенными с Духом Вселенной, если каждое утро мы чувствуем себя миссионерами вселенского Духа, чувствуем, как мы постепенно соединяемся с тем, что проникает во все внешнее бытие и действует в нем как вселенский Дух, тогда мы чувствуем, что летом, когда солнце стоит высоко и посылает земле свои живительные лучи, Дух действует внешним образом, а так как во внешних лучах солнца он обращает к нам свой внешний лик, его внутреннее существо словно отступает назад.

Где же мы можем видеть этого Духа Вселенной, — которого возвещал уже Заратустра, взирая на Солнце, — когда нам светят только внешние физические лучи солнца? Мы увидим этого Духа Вселенной, если сумеем узнать, где он видит себя сам. Поистине, Дух Вселенной творит себе органы чувств, посредством которых он может летом видеть себя самого. Органы внешнего восприятия творит он себе! Научимся же понимать, что с весны покрывает землю как зеленый растительный покров, одевающий землю в новое облачение!

Что же это? Зеркало Мирового Духа Солнца! Когда солнце посылает нам свои физические лучи, Мировой Дух взирает вниз на землю. То, что тогда бьет ключом в росте растений, в цветах и листве, есть не что иное, как подобие чистого, целомудренного Мирового Духа, который видит самого себя отраженным в своем собственном произведении, которому он дает произрасти из земли. В растительном покрове заключены органы внешних чувств Мирового Духа.

Затем, осенью, когда растительный покров исчезает, мы видим, как убывает внешняя сила солнца, как удаляется лик Мирового духа. Если мы правильно подготовлены, тогда Дух, пульсирующий во Вселенной, мы почувствуем в нас самих. Мы и теперь можем следовать за Мировым Духом, когда он внешне скрывается из виду. Когда наш взор не может покоиться на растительном покрове, мы чувствуем, как в нас пробуждается Дух, и — в той мере, в какой он удаляется из внешних мировых явлений. И пробудившийся Дух становится нашим проводником в те глубины, куда удаляется духовная жизнь, туда, где мы передаем Духу семена (die Keime) для следующей весны. Там мы учимся видеть нашим духовным взором и говорить себе: "Когда внешняя жизнь постепенно становится невидимой для внешних чувств, когда осенняя грусть закрадывается к нам в душу, душа следует за Духом в мертвые камни, чтобы из них извлечь силы, которые весной покроют землю новыми органами чувств Мирового Духа".

Так люди, которые в духе постигали Дух, чувствовали, что они сопровождают Мировой Дух, что зимой они идут вниз вместе с зерном. Когда внешнее солнце развивает наименьшую силу, когда оно светит меньше всего, когда сильнее всего внешняя тьма, тогда дух в нас благодаря Духу, с которым он соединился внизу, чувствует себя соединенным с теми силами, которые становятся воспринимаемыми и зримыми отчетливее всего, приводя зерно к новой жизни.

Так вместе с силой зерна мы буквально вживаемся в Землю, пронизываем Землю. Если летом мы обращались к сияющему воздушному кругу, к растущим и зреющим произведениям Земли, то теперь мы обращаемся к мертвому камню, но при этом знаем: в этом мертвом камне покоится то, что появится вновь в качестве внешней жизни. Духовно мы следуем нашей собственной душой за пробивающейся, пускающей новые ростки силой, которая исчезает из виду и скрывается в камне на все зимнее время. И когда зима достигает своей середины, когда царит наибольшая тьма, тогда именно благодаря тому, что внешний мир не мешает нам чувствовать нашу связь с Духом, мы чувствуем, что в глубинах, в которые мы удалились, пробивается свет, тот духовный свет, для которого человечеству дал самый могучий импульс Христос Иисус. Тогда мы чувствуем, что переживали люди в древние времена, говоря, что им надлежит спуститься туда, где зимой покоится зерно, чтобы познать Дух в его сокровенных силах. Тогда мы чувствуем, что Христа нам надлежит искать в сокровенном, которое будет мрачным, темным, если мы сами не просветлеем в душе, но которое просветлеет и засияет, если мы примем в душу Свет Христа. Тогда мы увидим, как с каждым Рождеством мы становимся сильнее и крепче благодаря Импульсу, вошедшему в человечество через Мистерию Голгофы.

Как бы в подтверждение нашего стремления мы действительно будем чувствовать каждый год Импульс Христа п брать у него ручательство и залог того, что год от года в нас будет укрепляться та жизнь, которая вводит нас в духовный мир, где не бывает смерти, подобной смерти в физическом мире. Тогда мы сумеем одухотворить и одушевить то, что для современного материалистически настроенного человека является не символом, а только поводом для внешней материалистической радости.

И тогда в символе мы почувствуем действительность, почувствуем то же самое, что имеет в виду, например, Иоганн Таулер, говоря, что Христос рождается трижды: один раз — от предвечного Бога-Отца, который пронизывает п оживляет мир, в другой раз — как человек при основании христианства и затем все снова — в душах тех, кто пробуждает в себе духовное Слово. Христианство не было бы цельным без этого последнего рождения, а антропософия не была бы способна постичь христианский дух, если бы не понимала, что слово, которое из года в год звучит для нас, не должно оставаться теорией и учением, но должно становиться теплом, светом и жизнью, чтобы при помощи этой силы мы вводили себя в жизнь духовной Вселенной, были бы приняты ею и вместе с нею самой приобщены к Вечности. Это должны чувствовать мы, стоя перед символом Рождества, чувствовать себя словно погруженными в глубокий, ледяной, внешне мертвый подземный мир, не только предощущая, но и познавая, что Дух пробуждает из смерти новую жизнь. На какой бы ступени развития мы ни стояли, мы сможем почувствовать, что чувствовали во все времена те, кто бывал посвящен, кто в полуночный час на Рождество действительно спускался [в подземный мир], чтобы в рождественскую полночь видеть там духовное Солнце, когда духовное Солнце рождественской полуночи извлекает из внешне мертвого камня дающую ростки жизнь, чтобы она могла явиться на свет с новой весной.

Мы чувствуем себя самих соединенными с теми мировыми силами, которые царят там, хотя внешне, физически они удалились в холод и тьму. Почувствуем это, как чувствуют это все, кто в рождественское время всегда помнит о духовном Солнце, о том Солнце Христа, которое стоит за физическим солнцем. Последуем за ними в чувстве, чтобы постепенно подниматься, переживать, а затем суметь и увидеть то, что человек может видеть, развивая в себе все новые силы, которые соединяют с Духом. И то, о чем мы уже говорили несколько лет назад, празднуя Рождество, пусть заключит и это рассмотрение как самое важное, что мы можем принять и влить в наши души за год:

Die Sonne schaue

Um mitternachtige Stunde.

Mit Steinen baue

Im lebenlosen Grunde.

So finde im Niedergang

Und m des Todes Nacht

Der Schöpfung neuen Anfang,

Des Morgens junge Macht.

Die Hohen laß offenbaren

Der Götter ewiges Wort,

Die Tiefen sollen bewahren

Den friedensvollen Hort.

Im Dunkel lebend Erschaffe eine Sonne,

Im Stoffe webend Erkenne Geistes Wonne.

Взирай на Солнце

В полуночный час

И строй из камня

На безжизненной почве.

И ты найдешь в нисхожденье

И в смертной ночи

Новый почин творенья,

Юную мощь зари.

Пусть выси откроют

Вечное слово богов,

Пусть сохранят глубины

Убежище, полное мира.

Живя во мраке,

Солнце создай,

Блуждая в материи,

Блаженство Духа познай.*

В переводе Е.И. Васильевой (Дмитриевой).